ded_vasilij

R.I.P. Вчера умер Людвик Вацулик / Ludvík Vaculík, автор текста ДВЕ ТЫСЯЧИ СЛОВ,
обращенным к рабочим, крестьянам, служащим, ученым, работникам искусства и всем прочим.

В 1969 году в одном из последних номеров известного чехословацкого еженедельника, прежде чем русские запретили его был напечатан рисунок. Это была имитация известного плаката времен гражданской войны 1918 года в России, который призывал к набору в Красную Армию: солдат с красной звездой на шлеме чрезвычайно строгим взглядом смотрит вам в глаза и протягивает руку с нацеленным на вас указательным пальцем. Изначальный русский текст гласил: «Ты записался добровольцем?» Этот текст был заменен чешским текстом: «Ты подписал две тысячи слов?»

«Две тысячи слов» был первым знаменитым манифестом весны 1968 года, призывавшим к радикальной демократизации коммунистического режима. Его подписала масса интеллектуалов, затем приходили и подписывали простые люди; в конце концов подписей оказалось такое множество, что впоследствии их так и не смогли подсчитать. Когда в Чехию вторглась советская армия и начались политические чистки, один из вопросов, задаваемых гражданам, был: «Ты тоже подписал две тысячи слов?». Кто признавался в своей подписи, того без разговоров вышвыривали с работы.

(Милан Кундера. «Невыносимая легкость бытия»)

Автором текста «Две тысячи слов» был чешский писатель Людвиг Вацулик.



Жизни нашего народа сначала угрожала война. Потом снова пришли скверные времена с событиями, которые угрожали его душевному здоровью и характеру. Большая часть народа с надеждой восприняла программу социализма. Но за ее осуществление взялись не те люди. Скверно не то, что у них не было достаточно государственного опыта, специальных знаний или философского образования; пусть бы у них было больше мудрости, обыкновенной мудрости и добропорядочности, чтобы они были в состоянии выслушивать мнение других и позволили бы постепенно заменить себя более одаренными людьми.

( 2000 words...> )

Остальные главы по тэгу "Kundera contra Достоевский"
( Read more... )

начало у меня здесь, под меткой milan kundera


Который день печалюсь об осташковской расправe над Ильёй Фарбером.
И вот сегодня у Милана Кундеры я наткнулся на одну, годную размышлений страничку.
Бросился было переводить, чтобы потом хорошенько развернуть эту тему. Она, в своё время дробящая последние остатки зубов в классическом российском стиле позднего и сравнительно либерального "совка", была на слуху, когда вся эта кровавая советская муть в кисельных фибриновых берегах еще была, шевелилась, но и Солженицын, и Шаламов, и Войнович, уже тоже были. Тема известная и набившая не одну оскомину на мордах разного рода правоохренителей и аналитиков:

• с одной стороны "О ворах, как гражданах, социально близких режиму", возможность вступления которых "на путь исправления" под сомнение официальными звиздоболами не ставившаяся;


• a с другой - о мятежниках, несогласных, диссидентах, бунтарях - т.е. истинных врагах режима непримиримых, принципиальных, на компромисс не идущих и поэтому врагах самых лютых и не заслуживающих никакой пощады, а по сему без суда и следствия обреченных на физическое уничтожение, как бешеных собак...

( Read more... )
Сране непуганных, недопуганных и перепуганных идиотов.

Как я уже давеча и обещал, привожу отрывок из романа Милана Кундеры "Шутка", пассаж о журналист-ах (-ках).
Надоумила меня на этот скоропалительный подвиг маленькая фраза в журнале prophotos-ru.lj
"Ни для кого не секрет, что многие иностранные и иммигрировавшие авторы любят изображать российскую (и бывшего СССР) глубинку эдакой "обителью зла" без воды, электричества и прочих благ цивилизации, населенной странными людьми, живущими в жутких условиях...."
Слог выдаёт борзописца-щелкопера - эдaкие словесные балклуши, штампы и клише. Попытка придать фразе флёр объективности: "Ни для кого не секрет, что многие..", "Давно уже стало очевидным...", "Сегодня уже трудно найти в сране.."
Здесь становится понятным, почему Гена Горлин так не любит журналистов и отыскивает их "творческий метод" в дискуссиях и некоторых форумах.
Вот обещанная фраза Милана Кундеры:
"...Быть может, из этих соображений, но явно и по той причине, что большинство журналистов — поверхностные и наглые фразеры, я не люблю их. То, что Гелена была редактором не газеты, а радио, лишь усилило мою неприязнь. Должен сказать, что газета в моих глазах обладает одним смягчающим обстоятельством: она бесшумна. Ее непривлекательность тихая; она не навязывает себя; ее можно отложить в сторону, бросить в мусорное ведро или даже сдать в утиль. Непривлекательность радио лишена этого смягчающего обстоятельства; оно преследует вас в кафе, ресторанах, даже в поездах, а то и в гостях у людей, не умеющих жить без постоянной подкормки слуха.
Внушала мне отвращение и манера, в какой Гелена говорила. Я понял, что, прежде чем она пришла к нам в институт, ее фельетон был уже заранее придуман и теперь ей нужно было лишь дополнить обычный текст некоторыми конкретными данными и примерами, которые она хотела от меня получить...."
пес еще: самому переводить, к счастью, не пришлось, нашелся довольно сносный перевод Нины Шульгиной.
A почему "сносный"? Во первых переводчицa не слишком ориентируется в тогдашних, да и теперешних чешских реалиях. А во вторых - это не Юрий Стефанов, его перевод с французского мог бы оказаться даже интереснее. Но уже не окажется.

В пьесе Жак и его господин/Jakub a jeho pan, написанная Миланом Кундерой в память о Дени Дидро, и как многие его работы переведенной на русский язык, повторяется давешняя азбукистанская чертовщина, та же, что и с послесловием к роману "Шутка"/Žert. Ни то "послесловие" ни это кундеровское "предисловие" на русский переведены не были, и мы очень скоро узнаем почему. В российских изданиях в качестве предисловия к пьесе Жак и его господин приводится лишь первоначальная авторская вводная ремарка, со слов "Представляется возможным, чтобы один актер играл две роли..."
Я попытаюсь сделать русский перевод настоящего авторского предисловия Милана Кундеры к первому авторизированному (парижскому, 1981 года изд. Gallimard) изданию пьесы:
Когда в 1968 году русские оккупировали мою маленькую страну, все мои книги были вдруг запрещены и у меня не оказалось никакой законной возможности зарабатывать на жизнь. Многие мне хотели помочь: один театральный режиссер однажды пришел ко мне и предложил написать от его имени театральную обработку достоевского Идиота.
И вот я снова перечитал Идиота и понял, что даже если бы мне было суждено умереть от голода, я не смог бы заняться этой работой. Этот мир эксцентричных жестов, темных глубин, агрессивной сентиментальности вызвал во мне отвращение. Я вдруг почувствовал необъяснимую тягу к Жаку-фаталисту.
"А не предпочли бы Вы Дидро Достоевскому?"
Нет, предпочесть он не пoжелал, но и я уже не мог избавиться от своего странного желания; чтобы как можно дольше оставаться в обществе Жака и его хозяина стал я представлять себе их в качестве героев моей собственной театральной пьесы.
Почему такое внезапное неприятие Достоевского? Антирусская рефлексия Чеха, травмированного оккупацией своей страны? Не думаю, ведь я никогда не разлюбил Чехова. Сомнения в эстетической ценности его произведений? Нет, потому что моё отвращение, которым я и сам был неожиданно удивлен, совершенно не претендовало на объективность. То, что меня отвращало от  Достоевского, была сама атмосфера его книг; мир, в котором всё превращено в чувство; иными словами: мир где чувство возвышено на уровень ценностей и правды.
Был третий день оккупации. Я был за рулем, в пути где-то между Прагой и Чешскими Будейовицами (да, город, куда Камю поместил действие своего Недорозумения). На дорогах, в полях, в лесах, повсюду русские солдаты разбивали свои палатки. Потом они остановили мою машину. Трое солдат стали еe осматривать. Когда осмотр был закончен, офицер, который командовал этой операцией спросил меня:"Как себя чувствуете?"
Вопрос не был ни злым, ни ироничным. Наоборот, офицер продолжил, - Это большое недорозумение. Но всё будет хорошо! Вы должны знать, что мы любим чехов. Вы нам нравитесь. Мы вас любим!"
Страна раздавлена тысячами танков, ее будущее изгажено на столетия, государственные представители арестованы и силком вывезены из страны, а офицер оккупационной армии признаётся вам в любви.( Read more... )

(Если кто-то  без википедии не сможет быстро сообразить, кто такой Милан Кундера/Milan Kundera, напомню название одной его книги: Невыносимая лёгкость бытия/ Nesnesitelná lehkost bytí/ L'Insoutenable Légèreté de l'être/ The Unbearable Lightness Of Being.)
В одном из наиболее известных своих романов "Žert"/Шутка, Кундера, кроме прочего, замечательно объяснил свою нелюбовь и настороженность по отношению к журналистам и журнализму, как способу мировоззрения и жизнеобеспечения человека всеядного. Позднее я этот абзац обязательно разыщу и переведу. Но пока я не об этом.
Сам роман "Шутка" был переведен на русский язык, его можно скачать и перечитывать, вместе со множеством восторженных и глубоких предисловий и послесловий российских критиков и литературоведов. Однако послесловие к своему роману самого Кундеры в россии опубликовано не было, по крайней мере мне его найти пока не удалось. Поэтому цитату привожу по чешскому оригиналу. В "Послесловии" на стр. 232 Милан Кундера описал эпизод  произошедший в Париже сразу же после советской оккупации Чехословакии:
"В октябре 1968 Клод Галлимар пригласил меня в Париж в связи с изданием книги. Дубчек тогда еще был при делах, из Чехии можно было выехать без проблем и вот я на 14 дней оказался в Париже. Я поспешил к Луи Арагону в его квартиру на ру Варенн. В это время у него в гостях был русский физик Капица с супругой - оба русские с либеральными взглядами, если не ошибаюсь, духовно близкие Сахарову. Они просили Арагона не прерывать своих связей с Москвой, потому что лишь так можно будет оказывать помощь таким людям, как они. "Вы не должны смешивать русский народ и русское правительство" - просила супруга Капицы. Арагон ответил: "Русский народ, он еще намного хуже, чем его правительство!" конец цитаты.
Терпеть не могу коммунистов - ни русских, ни чешских, ни французских, однако хочется, наступив на глотку своего предубеждения вслед за бывшим французским коммунистом Луи Арагоном спустя более сорока лет повторить:
Oбщность людей, пытающихся называть себя народом, масса, которая безропотно, на прoтяжение многих и многих десятилетий позволяющая своими же собственным злодеями массово убивать себя и своих детей, грабить себя и своих предков, тотально и беспредельно обманывать во всем, вплоть до мелочей, отбремнить себя почти от всех человеческих прав и благ, загнать себя в колхозное, военное, прописочное и общеобразовательное рабство, прозябать без какого либо выбора - политического, экономического или социального; общность, которая в своей подавляющей массе без зазрения  еще и завидует своим рабовладельцам искренне и безраздельно, старается быть похожими на своих лжецов и палачей, даже тех, самых ничтожныx в своей злодейской иерархии - такой "народ, он еще намного хуже, чем его правительство!".
При этом я не испытывал и не испытываю ни малейших симпатий по отношению к правительству (российскому, равно как и кубинскому, северокорейскому, иранскому, венесуэльскому...),  обслуживающему его идеологическому или репрессивному аппарату и не нахожу никаких лестных слов или положительных эмоций.
И если у нормальных народов путем свободных и справедливых выборов, общественного отбора и исторической культурной традиции в правящие элиты с некоторой долей вероятности могут попасть лучшие, постепенно создавая эссенцию и квинтэссенцию народа, то в россии этот отбор имеет отрицательный вектор и нулевую парадигму. "Элиты" здесь - седьмая вода в кисельных берегах, морковный кофе и баланда из помойной тряпки. А "управляемая" ими срана - одна-нешестая-часть суши, стремительно деградирующая в своё темное и кровавое прошлое, срана где завтра будет позавчера.